Первая мировая война

Альберт Эйнштейн

Через четыре месяца, после того, как Эйнштейн прибыл в Берлин, разразилась первая мировая война. Ее развязали в первую очередь немецкие империалисты, которые вместе с правыми лидерами социал-демократической партии вели ее под лицемерными лозунгами оборонительной войны, якобы навязанной германской империи, "немецкой народной войны" против "исконного французского врага", против "коварного Альбиона" и "русских варваров". Искусственно возбуждаемая волна националистического "воодушевления" захлестнула многих немецких ученых, до этого занимавших вполне разумные позиции, и увлекла их за собой. Безудержный шовинистический пыл и слепая ненависть к другим народам распространялись подобно духовной чуме. Берлинские профессора выступали с речами и докладами, в которых это умонастроение выражалось самым неприкрытым образом.

Лживым духом буржуазного "патриотизма" и оголтелого шовинизма был проникнут манифест 93 представителей немецкой интеллигенции, опубликованный в октябре 1914 года. Этот получивший печальную известность призыв "К культурному миру" надолго повлиял на репутацию немецких ученых и деятелей искусства. Манифест представлял собой попытку оправдать противоречившие международному праву действия немецкого генерального штаба, выразившиеся в нарушении нейтралитета Бельгии, а также скрыть или приукрасить преступления, совершавшиеся немецкими войсками на оккупированных территориях. Бряцающий оружием кайзер превозносился в этом документе как "знаменосец мира во всем мире", а германский милитаризм восхвалялся как спаситель немецкой культуры.

Воззвание было подписано такими выдающимися немецкими учеными, как Вальтер Нернст, Фриц Хабер, Вильгельм Рентген, Филипп Ленард, Эрнст Геккель, Вильгельм Оствальд, Пауль Эрлих, Макс Планк и Эмиль Фишер. Даже такие гуманистически настроенные деятели культуры, как Герхарт Гауптман, Энгельберт Гумпердинк и Макс Рейнгардт поставили под ним свои подписи. Однако подписи Эйнштейна под этим документом не было.

С ранней молодости Альберт Эйнштейн был противником войны. Еще во время марокканского кризиса 1911 года, спровоцированного вызывающим поведением германских милитаристов, он в разговорах с Арнольдом Зоммерфельдом крайне презрительно высказывался о немецких поджигателях войны. А теперь в соавторстве с берлинским физиологом Георгом Фридрихом Николаи он в противовес шовинистическому манифесту 93-х составил "Воззвание к европейцам".

В этом обращении, исполненном глубокой заботой о будущем человечества, Эйнштейн призывал ученых Европы использовать весь свой авторитет для прекращения бойни народов и в сознании своей нравственной ответственности выступить за то, чтобы война как средство политики была навсегда изгнана из жизни наций. Европа не должна разделить участи Древней Греции! Правда, до сих пор ученые поступали скорее противоположным образом, пренебрегая тем самым важным долгом по отношению к культуре. В результате бурного развития техники и средств сообщения земной шар стал меньше, народы приблизились друг к другу; поэтому им нужно жить в мире, а не заниматься взаимным истреблением в варварских войнах, которые приносят только несчастия всем их участникам.

Это обращение было первым политическим документом, в составлении которого Эйнштейн принял непосредственное участие и под которым поставил свою подпись. Однако, помимо Николаи и астронома Вильгельма Ферстера, его не подписал ни один сколько-нибудь известный деятель культуры. В таких условиях обращение не могло иметь веса по сравнению с манифестом 93-х. По указанной причине его авторы отказались от публичного распространения своего призыва. Вероятно, в обстановке того времени не нашлось бы и газеты, которая согласилась бы проявить достаточную смелость и напечатать антивоенное заявление.

Письма к голландскому другу ученого Паулю Эренфесту, датированные августом и сентябрем 1914 года, ясно показывают, что Эйнштейн был чужд какому бы то ни было националистическому "воодушевлению". "Европа, - писал он, - в своем безумии совершила нечто невероятное. В такое время каждому становится ясно, к сколь жалкой породе животных принадлежит человек".

Международная катастрофа наложила на Эйнштейна - убежденного интернационалиста - тяжелое бремя. Он желал бы, чтобы где-нибудь существовал остров для людей доброй воли; оказавшись там, он стал бы страстным патриотом этого места!

Эти и другие аналогичные высказывания Эйнштейна обнаруживают, что он, так же как и другие буржуазные ученые тех лет, был неспособен раскрыть "тайну, в которой рождаются войны" (Ленин); однако они свидетельствуют не только об ограниченности великого физика. Они показывают, насколько Эйнштейн опередил своих ослепленных национализмом коллег в моральном и политическом отношении. Их "ура-патриотизм" казался ему рецидивом неандертальской эпохи.

В ноябре 1914 года антивоенно настроенные представители интеллигенции основали в Берлине "Союз нового отечества". Его программа провозглашала борьбу за заключение скорого и справедливого мира без территориальных притязаний и за создание международной организации, которая сделала бы невозможным развязывание войны в будущем. Альберт Эйнштейн был одним из основателей этого Союза, пользовавшегося поддержкой Карла Либкнехта и Розы Люксембург, и вскоре стал одним из его активнейших членов. В начале 1916 года "Союз нового отечества" был запрещен правительством, однако он продолжал существовать нелегально, а осенью 1918 года, за несколько недель до поражения, снова возобновил публичную деятельность. После окончания войны он был преобразован в "Немецкую лигу прав человека", основные усилия которой были направлены на достижение взаимопонимания между немецким и французским народами. Эйнштейн входил в состав Лиги вплоть до ее разгрома гитлеровским фашизмом; он неоднократно выступал на ее собраниях.

Даже в годы войны Эйнштейн стремился поддерживать международные связи между естествоиспытателями различных стран. Его позиция видна из заметок, написанных им вскоре после первой мировой войны и позднее опубликованных под заголовком "Интернационал науки" в сборнике "Мой образ мира". Там, между прочим, имеются такие строки: "Когда во время войны национальное и политическое ослепление достигло своего апогея, Эмиль Фишер выразительно отчеканил на одном из собраний академии такую фразу: "Вы ничего не можете поделать, господа, наука была и остается интернациональной". Крупные ученые всегда осознавали и остро чувствовали это, хотя такая позиция и приводила их в периоды политических осложнений к изоляции в среде коллег более мелкого калибра. В течение последней войны это большинство предало во всех лагерях вверенное ей святое достояние".

Особенно показательной для политических убеждений Эйнштейна была беседа, имевшая место осенью 1915 года в Швейцарии между ним и французским писателем, гуманистом и пацифистом Роменом Ролланом, с которым уже до этого ученый состоял в переписке. В марте 1915 года он писал Роллану: "Даже ученые в различных странах ведут себя так, как если бы у них восемь месяцев назад были ампутированы большие полушария головного мозга".

В своих дневниках Роллан подчеркивает ту откровенность, с которой Эйнштейн говорил о порядках на его родине - Германии; никакой другой немец не мог бы позволить себе проявлять подобное свободомыслие. Макс Борн, который с 1915 по 1918 год занимал в Берлине кафедру теоретической физики и часто, а в какой-то период времени даже ежедневно встречался с Эйнштейном, сообщает в своих "Воспоминаниях об Эйнштейне" некоторые примечательные подробности тех дней: "Уже тогда начали образовываться партии его сторонников и противников. Он, правда, никогда не скрывал своего мнения, но в то же время никогда не стремился навязать его другим. Однако все знали, что он пацифист, который считает военные решения бессмысленными и не верит в победу Германии. К концу войны группа выдающихся людей, среди которых были историк Дельбрюк, экономист Брентано, Эйнштейн и другие, организовала вечерние встречи, на которые приглашались высокопоставленные работники министерства иностранных дел. Обсуждался главным образом вопрос о неограниченной подводной войне, которую требовало верховное главнокомандование, но которая неминуемо должна была привести к вступлению Америки в войну. Эйнштейн уговорил меня принять участие в этих собраниях, что я, как офицер, собственно, не имел права делать. Я был самым молодым в этом кружке и ни разу не раскрыл рта. Но Эйнштейн выступал неоднократно, говоря спокойно и ясно, как если бы речь шла о проблемах теоретической физики".

С противниками войны Эйнштейн при случае общался и за пределами Германской империи. Так, во время посещения Нидерландов в 1916 году он встречался с пацифистами из других стран.

Эйнштейн искренне приветствовал победоносную революцию русских рабочих и крестьян осенью 1917 года. Он видел в ней первую попытку осуществления в большой стране учения Карла Маркса и построения такого общественного порядка, который основывается на принципах социальной справедливости. Свое уважение к вождю Великой Октябрьской социалистической революции и к создателю советского государства он выразил через несколько лет в следующих словах: "Я чту в Ленине человека, который с полным самопожертвованием отдал все свои силы делу осуществления социальной справедливости. Я не считаю его метод целесообразным. Но одно бесспорно: подобные ему люди являются хранителями и обновителями совести человечества".

Эти фразы представляют собой уникальный исторический документ! Никто из крупных немецких ученых того времени не выразил так недвусмысленно и решительно своего положительного отношения к личности Ленина и гуманистическому духу Октябрьской революции.

Полностью одобряя социальные и политические цели Октябрьской революции, Эйнштейн и в более позднее время не мог совершенно безоговорочно принять практические методы их достижения. Будучи безусловным противником насилия в духе Ганди, вождя индийского движения сопротивления против британского колониализма, Эйнштейн не мог понять, что применение революционных мер против врагов молодого государства рабочих и крестьян было в данных условиях необходимым и что "красный террор" был всего лишь ответом на "белый террор". Насилие казалось Эйнштейну недопустимым даже в его революционной форме. Здесь отчетливо обнаружилась ограниченность его буржуазно-гуманистического мышления. Максим Горький, которого Эйнштейн ценил как творческую личность первого ранга, настойчиво обращал внимание великого физика на то, насколько ограниченным и спорным является гуманизм, не учитывающий классовой расстановки сил, не ставящий по поводу понятий демократии и гуманизма вопроса "для кого?".

Тяжелые чувства, переполнявшие Эйнштейна в годы первой мировой войны, нашли отражение в статье, написанной им в связи со смертью польского физика Мариана Смолуховского, его предшественника в статистической интерпретации броуновского молекулярного движения. В этой статье, опубликованной в журнале "Натурвиссеншафтен", Эйнштейн писал: "Каждый, кто близко зная Смолуховского, любил в нем не только остроумного ученого, но и благородного, тонкого и благожелательного человека. Мировая катастрофа последних лет возбудила в нем чувство неописуемой боли за жестокость людей и за ущерб, причиненный нашему культурному развитию".

В аналогичном духе Эйнштейн высказался за год до этого в некрологе, посвященном Эрнсту Маху. Указывая на доброе, человеколюбивое и оптимистическое умонастроение австрийского ученого, он писал: "Это отношение защитило его от болезни, пощадившей ныне лишь немногих, - от национального фанатизма. В последнем абзаце своей популярной статьи "О явлениях, происходящих при полете снарядов" он не мог не выразить надежду на будущее взаимопонимание между народами".

Фридрих Гернек, 1984 год

HOWO